Psychothérapie Intégrative Articles

Между двумя мирами:
Инкапсулированное «Я»

Мэри О'Рейли-Нэп

Содержание
Введение
Расщепления «Я»: концепции Фэйрберна и Гантрипа
Между объектами: уход и диссоциация как защиты
Отчужденность и инкапсуляция: скрытое «Я»
Фиксированное Детское эго-состояние
Пространство «между»
Модели ненадежной привязанности
Методы работы с инкапсулированным «Я» в психотерапии
Заключение
Библиография

Marye O’Reilly-Knapp, Between Two Worlds: The Encapsulated Self // Transactional Analysis Journal, Vol. 31, No. 1, pp. 44-54.

Между двумя мирами: инкапсулированное Я

Резюме

При шизоидном расстройстве человек ведет изолированное и замкнутое существование, он отрезан от внешнего мира, а его внутренний мир разделен на части. Эта невидимая крепость, описанная Беттельгеймом (Bettleheim, 1967), резко ограничивает общение человека с другими людьми и подкрепляет самоиндуцированные и рожденные фантазией идеи. Участие в процессе жизни рассматривается как угроза, поэтому с существованием других людей мирятся исключительно ради того, чтобы выжить. У шизоидных личностей формирование «Я» в детстве было приостановлено, и теперь «Я» сохраняется в инкапсулированном состоянии, которое поддерживает целостность и непрерывность «Я», несмотря на степень его ограниченности и замкнутости.

Чтобы понять, как развивается шизоидное расстройство, необходимо изучить ранние этапы развития личности, формирование сценарной системы и влияние отношений на организацию и консолидацию самовосприятия (чувства «Я») и чувства «Я и другие».

В первые годы жизни опыт познается и организуется в рамках ощущений или соматического (телесного) эго. Сам дух младенца переживается в телесных ощущениях и ранних отношениях с первым заботящимся лицом (опекуном). В рамках этих отношений развивается чувство взаимоотнесенности, при котором младенец переживает чувство «себя» (“me” ). Если первыми переживаниями ребенка становятся вторжения (impingements) и угрозы, когда никто из окружающих не предоставляет ни защиты, ни утешения, а последующий жизненный опыт подтверждает, что мир опасен и ненадежен, поражается большая часть потенциала полноценного самовосприятия личности. Изгнанные из сознания, фундаментальные части состояний «Я» (состояний «себя») хранятся в виде инкапсулированных психических структур, которые поддерживают целостность и непрерывность субъективного самовосприятия. Архаические фиксации – те части детского опыта, которые не были интегрированы – также исключены из осознания в виде диссоциативных состояний.

Что необходимо в терапевтических отношениях, чтобы невысказанные, отгороженные части шизоидного клиента можно было бы выразить в словах, услышать и понять? И, в то же время, как можно поддержать целостность и последовательность клиента, чтобы стимулировать формирование «Я»? Об этих двух вопросах, а также описании шизоидного мира – диссоциативного и аутистического –  и пойдет речь в данной статье.

Как у трансакционных аналитиков, у нас есть уникальная возможность работать одновременно с внутрипсихическими и межличностными компонентами «Я», скрытого от мира и даже от самой личности. Мы разбираемся в формировании эго-состояний (Berne, 1961), сценарной системе (Erskine & Zalcman, 1979), а также теории и методах интегративного трансакционного анализа (Erskine, Moursund, & Trautmann, 1999), которые способствуют проведению глубинной, реляционной психотерапии. Я считаю, что эффективным способом обретения контакта с замкнутой, изолированной частью личности является использование понятия архаического Детского эго-состояния, анализа сценарной системы и методов расспроса, подстройки и вовлеченности – центральных методов интегративной психотерапии, разработанной Эрскиным и Траутманн.

Расщепления Я: концепции Фэйрберна и Гантрипа

Описывая шизоидный уход в себя, авторы теории объектных отношений Фэйрберн (Fairbairn, 1952) и Гантрип (Guntrip, 1968/1995) предположили, что эго расщепляется на четыре части. Фэйрберн описывал два типа расщепления. При первом центральное эго находится в контакте с внешним миром, а другая часть эго замыкается в мире внутреннем. Второе расщепление возникает, когда замкнутое эго расщепляется на либидинальное эго и антилибидинальное эго. Пока центральное эго отчаянно пытается справиться с внешним миром, преследующее эго (антилибидинальное эго) препятствует реализации потребностей и желаний ребенка (либидинальное эго). В результате внутреннего конфликта между желанными потребностями и урезанными или обесцененными потребностями во внутрипсихическом мире царят смятение и неразбериха. Если спросить таких шизоидных личностей, в чем они нуждаются, как правило, они отвечают: «Я не знаю», - или: «На самом деле, это неважно».

Гантрип добавил понятие третьего, окончательного расщепления либидинального эго на оральное эго и регрессировавшее эго. В нем скрывается дилемма шизоидной позиции:

Примитивная целостность эго теперь утрачивается из-за четырехкратного расщепления, где истощенное Центральное Эго совладает с внешним миром; нуждающееся внутреннее Либидинальное Эго преследуется гневным Антилибидинальным Эго; и, наконец, Регрессировавшее Эго знает и принимает тот факт, что оно переполнено страхом и измучено, и что оно никогда не выживет, если не сможет, так сказать, обрести спасение в психическом выздоровлении, где оно сможет успокоиться, почувствовать защиту и получит шанс на восстановление (Hazell, 1994, стр. 178).

Человек, отщепивший части «Я», утрачивает возможность «видеть» внешний мир, равно как и свой внутренний опыт. Формирование эго приносится в жертву. Эрскин (Erskine 1997) говорил о процессе утраты части «Я»; я же характеризую его как скрытое «Я». Действительно, замкнувшаяся в себе часть личности потеряна и скрыта одновременно.

Мэри обратилась за лечением, поскольку испытывала депрессию и чувствовала, что она одинока и изолирована. Она сообщала, что всегда все делала сама, поскольку никого никогда не было рядом, чтобы помочь ей. Она говорила, что в детстве чувствовала себя невидимкой. На вопрос, чего она хочет и в чем нуждается, она отвечала: «Без понятия». Она чувствовала себя «застывшей во времени и пространстве».

Между объектами: уход и диссоциация как защиты

Шизоидная защита характеризуется отсутствием отношений с другими людьми, отсутствием связи даже с самим собой. Работая с людьми, использующими шизоидное расстройство в качестве защитной позиции, я наблюдаю, что имеется не только примитивный уход (например, в аутистическое состояние), но также и диссоциативная защитная установка, обеспечивающая непрерывность существования. Способность отделять переживания от осознания, использовать диссоциацию, когда существует угроза для «Я», позволяет человеку спастись от воспринимаемой опасности. Уход, а также отделение от внутреннего и внешнего опыта, становятся щитом, защищающим от непреодолимых обстоятельств.

В исследовании 12 младенцев, чьи матери испытывали тяжелую депрессию, Фрайберг (Fraiberg, 1987) наблюдала состояния психологического «отключения», при котором уход приводил к обездвижению и застыванию (замиранию). Похожим образом, обращение шизоидов к изоляции и разделению дезинтегрированных опытов на сегменты позволяет им существовать в защитной системе, для которой характерны постоянная настороженность, замешательство и одиночество. Попытки установить контакт, за которыми следует уход от других и даже от себя, держат человека в постоянной изоляции, когда он сводит к нулю внешние объектные отношения и живет, по выражению Гантрипа (Guntrip 1968/1995), как «отстраненный наблюдатель» (стр. 18).

Шизоидные личности уходят от внутренних объектов, которые возмущают их спокойствие и имеют власть. Они могут обретать временное облегчение в одиночестве инкапсуляции, месте, где они отдыхают от истощения и интенсивности как внутренних, так и внешних бурных изменений. Однако, этот самый дальний и крайний уход настолько глубок, что человек полностью отключается: желания, нужды и потребности становятся неизвестны. Примитивные барьеры заставляют человека изолироваться и утратить даже самого себя.

Я предполагаю, что: в шизоидном состоянии человек живет в мире одиночества, созданном уходом от других; кроме того, человек живет в матрице дезинтегрированных жизненных опытов, и в то же время пытается совладать с реальным миром. Личность живет где-то «между» – словно в подвешенном состоянии – поскольку не ощущает, где могла бы «укорениться» и что могла бы назвать «собой». Уход, вместе с диссоциированными частями «Я», остается разделенным на сегменты. Например, рассказывая о своем аутистическом состоянии, Уильямс (Williams, 1993) описывала жизнь в мире вечной слепоты, глухоты и немоты, несмотря на то, что она могла видеть и слышать и была способна говорить. Она использовала уход и диссоциативные состояния для защиты и поддержания собственной жизни. Такая аутистическая инкапсуляция защищает ребенка, а, сохраняясь в зрелом возрасте, представляет собой фиксированную, защитную динамику Детского эго-состояния. Способность определять эго-состояния, и, особенно, Детские эго-состояния, помогла мне в работе с этой ранней архаической позицией и первичным процессом, неотъемлемым для шизоидного состояния.

Поняв и оценив концепцию Винникотта о вторжениях (Winnicott, 1988), я обнаружила, что она эффективна в работе с шизоидными личностями. Справиться с вторжением можно, например, попытавшись уйти от разрушения или шока, поскольку они неодолимы. Если рядом нет никого, кто бы утешил или успокоил, то предпринимаются попытки прибегнуть к другому решению. Судя по всему, аутистическая инкапсуляция возникает, поскольку мир невыносим, и, поэтому, человек отступает в место, описываемое клиентами как «ничто», «черная дыра», «оболочка», «замерзшее» и «не принадлежащее миру». Хан (Khan, 1974) сообщал о клиентке, которая, описывая себя, говорила, что «живет под одеялом» (стр. 142). Один из моих клиентов писал: «Боль невыносима; я хочу, чтобы она ушла. Я могу заставить ее уйти, потому что я ухожу, даже от себя».

У таких индивидуумов может практически отсутствовать связь с реальным миром, поскольку для них почти невозможно соединиться даже с собственным восприятием того, кто они, на самом деле. Мир становится опасен, когда рядом нет человека, который поддержит, подтвердит или нормализует мысли и чувства. Нормой становится, в лучшем случае, ненадежная привязанность, а чаще всего – избегание других. Такое замыкание в фиксированном Детском эго-состоянии позволяет человеку справляться; однако эти адаптации скорее усиливают архаические реакции, а не способствуют развитию «Я» и новых возможностей решения проблем. Часто такие люди говорят о том, что воспринимают себя как «оно», и проецируют чувство, что являются объектом, на других, ожидая, что в ответ к ним будут относиться как к объекту, а не как к человеку.

Итак, работы Фэйрберна, Гантрипа, Беттельгейма, Хана, Огдена и Винникотта подтверждают мой вывод о том, что аутистическая инкапсуляция является наиболее примитивной формой организации психики и самой ранней формой ухода. Это замкнутое существование как защита лежит в сердце шизоидного расстройства. Также его центральными составляющими являются фиксации в процессе развития и диссоциативные состояния, подкрепляющие уход. Последние обсуждаются в следующем разделе настоящей статьи.

Отчужденность и инкапсуляция: скрытое «Я»

Благодаря последним исследованиям в области развития теперь нам известно, что младенец является отдельным, активным участником окружающего его мира (Cassidy & Shaver, 1999; Marrone, 1998; Stern, 1985). Мы также осознаем, что для здорового развития малышам необходимо присутствие любящей материнской фигуры, которая помогает малышу освоиться в мире и, в конце концов, привыкнуть к самому себе. Согласно Беттельгейму (Bettleheim, 1976): «Вначале младенец должен стать важным для человека, на которого он может влиять, и который, поэтому, становится важным для него» (стр. 229). Взаимное влияние стимулирует развитие, формируя у ребенка чувство «себя». Действия младенца и соответствующие реакции заботящегося другого приглашают малыша войти в этот мир с зарождающимся осознанием собственного «Я» и связью с другими в данной среде. Наоборот, человек с шизоидной защитой не воспринимает приглашений быть в мире и быть с другими людьми. Внутри шизоидной структуры расщепление скрывает потребность в контакте и связи с другими на бессознательном уровне.

Исследования привязанности, вероятно, помогут нам понять, как шизоидный компромисс позволяет выдержать изоляцию и отчужденность от других. (Компромисс подразумевает состояние «подвешенности» между желанным контактом с другими и уходом от них.) Разрабатывая свою теорию привязанности, Боулби (Bowlby 1958, 1969, 1973, 1988) обнаружил, что аффективные связи являются основой роста сохранной и самодостаточной личности. В случае сепарации, угрозы сепарации или отсутствия реакции на потребность в привязанности ребенок вначале выражает протест при помощи плача и движений тела в попытке вернуть мать. Ребенок испытывает не только гнев, но и тревогу. Если ответа нет, ребенок понимает, что никто не придет, и он/она становится печальным и тихим. Изможденный и брошенный в одиночестве, ребенок, в итоге, отстраняется от ситуации и даже от собственного чувства бытия. В случае кумулятивной (накопленной) травмы (Khan, 1974), когда мать не справляется со своей ролью, или, возможно, травмы, подразумевающей серьезное вторжение в границы, отчужденность, вероятно, становится одним из основных факторов для выживания и совладания (coping – коупинга) с ситуацией. При возникновении у ребенка потребностей, от другого человека, как правило, предпочтительного другого, требуется ответная реакция – чуткость. В случае отсутствия чуткого заботящегося человека отстранение от потребностей и желаний может войти в норму.

Вспоминая о своих детских годах, Мэри начала осознавать, в какой тяжелой депрессии находилась ее мать. Мэри помнит, что, когда маленькой девочкой она просила мать о помощи, та говорила ей: «Иди к отцу». Она шла к отцу, и ее избивали. Она отделила себя ото всех. Она отделилась от воспоминаний о насилии, вытеснив их из осознания. Рядом с ней не было никого, и она отказалась от собственных потребностей и желаний.

Когда ребенок становится отчужденным, потребности и желания с младенчества до окончания подросткового возраста «затвердевают» или «застывают» во времени. Аффект нельзя изменить и интегрировать. Чувство бытия собой не может существовать, если внутренний и внешний опыт воспринимается как хаотичный; целостность эго-состояний утрачивается, и замкнутая, регрессировавшая часть личности инкапсулируется. Описывая вторжение в границы ребенка, Винникотт (Winnicott, 1988) проиллюстрировал на своих рисунках возвращение младенца в состояние «изоляции в покое» (стр. 128), чтобы обрести хоть какое-то ощущение того, что он жив. В свою очередь, Фрайберг (Fraiberg 1987) описывала «консервативный уход» после побега от угрозы (стр. 200). Именно это примитивное уединенное место изолирует человека в замкнутой, шизоидной позиции и защищает чувствительное, уязвимое состояние бытия от внутренних и внешних волнений.

Однако сохранение этой защитной позиции тормозит активность и оказывает серьезное влияние на умения и самоэффективность. Для избегания чувств и воспоминаний о жизненном опыте строится система организующих переживаний. Броня отчужденности и безразличия, наряду с замкнутостью в границах аутистического барьера, прячет человека в скрытом мире, где неистовствует фантазия, а захлестывающие чувства – обычное дело. Базовые потребности и желания утрачиваются в массивном психическом уходе, а отношения отвергаются, ведь в чем больше нуждается – того больше страшишься. Человек оказывается «подвешенным» между столкновениями с внутренним и внешним миром, при этом, не имея реальных отношений ни с одним из них. Внутренний мир состоит из объектных отношений, полных фантазий и грез, и оболочки, созданной примитивной изоляцией; что касается мира внешнего, человек не участвует в нем, не желает присутствия другого и не ожидает от другого никакой помощи, словно бы человек не может остаться ни в одном из этих мест и, в конце концов, оказывается потерян, напуган и одинок. В ситуации отрезанности от взаимоотношений аутентичное самовосприятие отсутствует. Опыт утраты «Я» считается «результатом интерсубъективной катастрофы, в которой поддерживающие отношения потерпели крах на самом базовом уровне» (Orange, Atwood, & Stolorow, 1997, p. 55).

Фиксированное Детское эго-состояние

Одна из моих целей – помочь прояснить путаницу в концепциях архаических эго-состояний, фиксированных защитных процессов и психологического отвержения при травме. В работе с архаическим Детским эго-состоянием трансакционным аналитикам полезно учитывать уровни расщепления, предложенные Фэйрберном и Гантрипом. Берн (Berne, 1961) заявлял, что «в ребенке есть архаический Родитель, архаический Взрослый и еще более архаический Ребенок, представляющий собой еще более древнее эго состояние, к которому он может возвращаться под влиянием стресса» (стр. 301). Уход как защитный процесс был описан Винникоттом (Winnicott 1988), когда он иллюстрировал возвращение младенца в состояние «изоляции в покое», чтобы вновь обрести хоть какое-то чувство, что он все еще жив. То же самое говорит и модель расщепления Гантрипа, которая подробно описывает ранний довербальный уход. Архаический Ребенок Берна содержит примитивное состояние бытия, которое становится местом, где сохраняется жизнь; очевидно, этот подход идентичен размышлениям Гантрипа и Винникотта. Массивный уход, временная отсрочка приговора, становится образом жизни – чертой жизненного сценария. В трансакционном анализе сценарные модели изоляции, ухода и расщепления необходимо рассматривать при проведении анализа сценария. Убеждения, чувства, желания, фантазии, модели поведения и подкрепляющие воспоминания находятся в центре внимания терапевтической, ориентированной на отношения, интегративной психотерапии (Erskine & Moursund, 1988; Erskine & Zalcman, 1979). В замкнутом и скрытом месте можно только существовать, здесь нет истинного чувства «Я» и чувства «Я и другие». Человек остается невовлеченным, дезинтегрированным и живет в тихом отчаянии. Модели ухода и диссоциации составляют шизоидное расстройство.

Пространство «между»

Чтобы повлиять на сформировавшееся в детстве ядро личности у людей, проявляющих шизоидные структуры, необходима интенсивная психотерапия. Обнаружение конфликтов, лежащих в основе проблемы, понимание бессознательного материала и создание отношений важны, чтобы добраться до ядра Детского эго-состояния и его архаического содержания. Эффективная терапия с этими клиентами требует работы как со скрытой, уединенной частью бытия личности, так и с дезинтегрированными историческими переживаниями. Она подразумевает понимание бессознательных эмоциональных конфликтов, неудовлетворенных потребностей и утраты отношений. Эти люди, в итоге, узнают и понимают свой опыт, обретая контакт со своими неудовлетворенными потребностями и внутренними конфликтами в рамках терапевтических отношений. И отношения с психотерапевтом «здесь и сейчас», и регрессия до этапов фиксации и диссоциации прокладывают путь к «разморозке» детского эго и раскрытию «Я». Это не простая задача, даже словами ее описать непросто. Для клиента и терапевта отношения в терапевтическом процессе уникальны, каждое мгновение они разные. В терапии мы руководствуемся теорией и техникой, а взаимоотношения являются ее агентом.

Теория и методы, которыми я пользуюсь, относятся к интегративному психотерапевтическому подходу (Erskine & Moursund, 1988; Erskine, Moursund, Trautmann, 1999). Тем, кто борется с шизоидной симптоматикой, терапевтические отношения обеспечивают «контакт в отношениях», который стимулирует излечение и проявление замкнутого, утраченного «Я». С помощью осторожного расспроса можно исследовать субъективный опыт человека, изучить историческое содержание, понять способы совладания и поддержать чувствительность (уязвимость) скрытого, испуганного «Я». Терапевтические отношения становятся матрицей, в которой можно создавать смысл и аффективные воспоминания, чтобы лучше понять и интегрировать повествование (нарратив ) личности. Расспрос, ориентированный на феноменологическую, историческую и сценарную системы человека, позволяет анализировать когнитивный, аффективный, сенсорный и поведенческий компоненты.

Итоговой целью пространства отношений, создаваемого клиентом и психотерапевтом, является предоставление места, где клиент может реорганизовать внутреннее чувство бытия и выйти из изоляции и исторической отчужденности. Винникотт (Winnicott, 1958) впервые описал это место как «потенциальное пространство» (стр. 54); он определил это интерсубъективное поле как промежуточную область переживания опыта, где клиент и психотерапевт работают с повторяющимися паттернами чувств, мыслей, действий и ощущений клиента. Неизвестное и немыслимое становится известным и понятным, непризнанное и отчужденное соединяется с чувствами и ощущениями, и в ходе этого процесса действия и поведение обретают признание.

При реорганизации личности необходимо учитывать психотерапевтические интервенции, связанные с регрессией.

На одном из сеансов палец Мэри едва заметно двигался, когда она лежала, свернувшись калачиком в своем замкнутом «ничто». Я обратилась к ней и кончиком своего пальца дотронулась до кончика ее пальца. Она ответила на это, обернув свой палец вокруг моего и сжав его. Контакт был установлен.

В таких ситуациях надежная основа формируется в результате контакта с другим человеком, который находится рядом, внимателен и восприимчив к потребностям и желаниям личности. Такое «слияние» или привязанность позволяет испытать чувство, что ты один на один с миром; в результате, происходит погружение в отношения, в которых человек ищет и находит межличностный контакт. Очевидно, потребности в отношениях существуют не только в детстве; «они являются компонентами отношений, которые присутствуют в нашей жизни ежедневно» (Erskine & Trautmann, 1996, p. 322). В отношениях мы сходимся с другими людьми; в надежных отношениях можно проявлять спонтанность, гибкость и интимность, и каждый человек может быть тем, кто он или она есть.

Модели ненадежной привязанности

На основании нашей первой привязанности в детстве мы формируем надежную или ненадежную привязанность. Если отношения непредсказуемы, и чувству бытия личности угрожает опасность, в результате может возникнуть неопределенность, и ребенок ощущает, что искомые отношения то имеют место быть, то отсутствуют. Такой вид привязанности называют амбивалентным. Второй вид ненадежной привязанности, избегающая привязанность (Bowlby, 1973), характеризуется преуменьшением потребности в контакте, так что ребенок не ожидает, что другой человек будет рядом или восприимчив к нему. Также была выделена третья модель ненадежной или тревожной привязанности – дезорганизованная привязанность (Marrone, 1973). В этом случае жизненное повествование человека предается забвению, или в него вносится путаница, что наблюдается при диссоциативных расстройствах (Barach, 1991; Liotti, 1992), а отношения с объектом привязанности бессистемны.

Я предлагаю ввести четвертый тип ненадежной привязанности, который я называю «изолированной» привязанностью. В этой модели отношения с другими не поддерживаются в системе психических представлений (репрезентаций). Интернализованные объекты ликвидируются при помощи барьера или «оболочки». Отрезанный от людей и мира, отрезанный от своих потребностей и желаний, человек так далеко углубляется в «ничто», что там никого нет, и даже чувство собственного существования сводится к нулю. Это уничтожение самовосприятия, чувства собственной индивидуальности отличает этот паттерн привязанности от амбивалентной, избегающей или дезорганизованной привязанности; в изолированной привязанности отсутствуют объекты, здесь вообще нет отношений. Человек надевает личину незаинтересованности, безразличия и/или презрения и кажется неприступным или недосягаемым.

Методы работы с инкапсулированным Я в психотерапии

Из-за крайней изоляции и аннигиляции «Я и других», характерных для людей с шизоидными расстройствами, терапия с такими клиентами должна уважительно и последовательно подтверждать их уникальную позицию, работать с их мотивацией и потребностью в контакте, и учитывать внутрипсихические процессы, например, эго-состояния и сценарий жизни. Я обнаружила, что особенно эффективны следующие методы работы.

Контакт с замкнувшимся в себе эго-состоянием. Предоставление безопасного места для проявления «Я» и создания терапевтической связи первостепенно важны в терапии с глубоко замкнутыми индивидуумами. Главный принцип интегративной психотерапии гласит, что людская природа немыслима без отношений, и потребность в отношениях – основной фактор мотивации. Мы приобретаем опыт отношений посредством контакта, как внешнего, так и внутреннего (Erskine & Trautmann, 1996). Устанавливая и осознавая контакт и его нарушения, можно анализировать фиксации и уход, которые являются частью психической системы шизоидной личности. Запечатленное в истории беспомощности, дезорганизации и угрозы дезинтеграции бытия личности можно осторожно раскрыть и понять в контексте сегодняшнего жизненного опыта. В работе над границами скрытого «Я» – тем не менее, того «Я», которое приглашают открыться миру – обнаруживается шизоидная дилемма: остаться внутри или выйти в мир. То, как человек, при поддержке и поощрении психотерапевта, может сменить позицию избегания контакта на установление связей с другими людьми, становится центральной темой терапевтической работы. Расспрос о шизоидном опыте поможет человеку признать: (1) факт ухода; 2) значение нарушения контакта при помощи ухода; (3) использование ухода как стратегии совладания; и (4) уязвимое «Я», прячущееся и потерянное для контакта.

Для разрешения внутренних и внешних конфликтов, пережитых в прошлом, необходимо понять замкнутое пространство инкапсуляции и утраты отношений при уходе.

Мэри, молча, вошла в мой кабинет и села на кушетку. Она ушла в пустое и закрытое место; она отдалилась. Я часто сидела с ней, обычно молча, уважая уход. Страх заставляет ее уходить в себя, а тяжелое одиночество – воссоединяться.

Вовлеченность. Вовлеченность описывают как готовность терапевта подвергнуться влиянию клиента, ответную аффективную реакцию терапевта, восприимчивость к уровню развития клиента, заинтересованность в благополучии клиента, и адекватные терапевтические отношения (Erskine, 1993; Erskine, Moursund, & Trautmann, 1999). В терапии с глубоко замкнутыми личностями терапевт должен быть способен и готов «слиться» с клиентом и по-прежнему следовать обязательствам терапевтических отношений. Что касается шизоидного ухода, здесь вовлеченность как терапевтический метод связана с: (1) признанием существования ухода: «Вы замкнулись в себе...»; (2) подтверждением важности ухода: «Есть важные причины для Вашего ухода в себя»; (3) нормализацией ухода: «Таким образом Вы сохраняете себя»; и (4) использованием сонастроенных реакций терапевта: «Я здесь, с Вами».

Вовлеченность приглашает клиента к признанию как внутренних процессов, так и отношений с терапевтом. Это ключевой аспект работы с шизоидами, поскольку инкапсулирующие реакции возникают, когда «внимание отвлекают от объективного мира... сосредотачивая на субъективном мире, мире, где царят ощущения, мире, который непосредственно контролируется [человеком]» (Tustin, 1986, p. 25). Движение от внутрипсихического к межличностному позволяет клиенту быть услышанным, увиденным и понятым другим человеком (терапевтом) и осознать «черную дыру» или «скорлупу» разобщенности. Обнаружение точек контакта и совместное присутствие в терапевтическом пространстве дает клиенту силы выйти из застывшей, аутистической оболочки. Один клиент сообщал мне, что он никогда раньше не рассказывал о своем потайном месте; он боялся, что в обратном случае его объявили бы сумасшедшим и заперли, как это сделали с его сестрой.

Когда клиенты начинают работать со своими охранительными защитами, время от времени они будут попадать в архаическую инкапсуляцию. В такие моменты решающую роль в реорганизации внутреннего опыта играет вовлеченность терапевта. Литтл описывала это слияние (Little, 1981) как «базовое единство» или «первичную полную недифференцированность» (стр. 109). Здесь нет четкого самовосприятия или восприятия другого, нет различий между внутренними и внешними стимулами (Pine, 1985). В таких случаях происходит слияние клиента и терапевта, которое «приближено к абсолютному» (Kahn, 1974, стр. 149). В этом синтезе терапевт должен «быть рядом, живым, внимательным, материальным и энергичным» (стр. 157), не вторгаясь в переживания клиента.

Если терапевт успешен, создается волшебное состояние, при котором существует иллюзия неделимого единства, достигаемого с помощью вовлеченности. Такая цельность позволяет развивающемуся «Я» клиента расти, взаимодействуя с терапевтом как с частью среды. Возвращение цельности дает клиенту возможность обнаружить свои психические корни и исправить то, что Балинт (Balint, 1968) называл «базисным дефектом» (стр. 21). Одна женщина описывала свой опыт единства с терапевтом как плавание в океане – у нее не было ни границ, ни начала, ни конца. Она говорила, что в этом месте она смогла вновь обрести контакт с собой.

В терапевтических отношениях психотерапевт совместно с клиентом переживает аффективные связи, необходимые для цельности и для развивающихся состояний «Я». Терапевт, активно участвующий в процессе, приглашает клиента в отношения, отслеживая опыт клиента и смысл, который личность вкладывает в контакт с терапевтом. Для тех, кто отгородил себя массивной стеной ухода, как при шизоидной позиции, терапевтические отношения могут стать местом присутствия «безмятежного, гармонично функционирующего другого... [где] «двойственность» сосуществует с цельностью» (Ogden, 1990, p. 212). Воспринимаемые нами, терапевтами, сигналы наших клиентов и наши реакции на эти сигналы важны для развития и сохранения терапевтических отношений. Работая с регрессировавшим клиентом, мы отслеживаем телесные ощущения и движения. Терапевт реагирует словами, движениями или даже физическим контактом на звуки или движения клиента. Согласно Бразелтону и Барнард (Brazelton and Barnard, 1990): «Человеческий опыт рождается в эмпатических формах реального физического прикосновения» (стр. 57). Часто достаточно сказать клиенту, что я слышу ее немой крик или вижу слезинку, скатывающуюся по щеке, чтобы она знала, что я рядом. Прикосновение кончика пальца, как в случае Мэри, открывает двери для контакта. Обращая внимание на звуки и движения, мы также поощряем деятельность, которая подавлялась.

Это регрессивное состояние, базовое единство, которое описывали Балинт, Литтл, Огден, Пайн и Тастин, иллюстрирует ключевую роль терапевта: быть с клиентом, который вернулся в свое скрытое «Я». Регрессия в отношениях дает клиенту разрешение переживать опыт и в то же время быть рядом с человеком, присутствия которого достаточно, и в то же время оно не обременяет. Терапевт должен быть восприимчив к желаниям, потребностям и фантазиям, пробуждающимся в клиенте в этом месте регрессии, и уважать их, а также принимать возникающий в результате интенсивный аффект, в ответ не захлебываясь в собственных чувствах и не замыкаясь в себе.

Временами на сессии Мэри просто молчала. Даже ее тело казалось безжизненным. Иногда она убегала или уходила с сессии в ярости или панике. Она говорила, что наблюдала за мной «глубоко изнутри», наблюдала за тем, как я реагировала, когда она чувствовала безнадежность, ярость или страх. Часто она признавалась, как ей важна была моя «жизненность», поскольку она помогала ей поддерживать себя в самые темные мгновения жизни. То, что я принимала ее, несмотря на то, где бы она ни была, также было важным для нашей связи.

Отношения с регрессировавшим, замкнувшимся человеком предполагают совершенное терпение, такт и мастерство (Tustin, 1986). В своей работе Ариети (Arieti 1974) писал, что терапевту необходимо упорство, чтобы достучаться до таких людей. При регрессии терапевтам необходимо осознавать моменты, когда клиент обращается к ним из своей изоляции. При помощи интерсубъективного поля терапевт может отслеживать собственный личностный опыт, а также смысл, вкладываемый клиентом, и аффективные переживания во время воспроизведения опыта. Контакт с клиентом инициируется при помощи спокойного, заинтересованного присутствия. В общем пространстве клиента и терапевта деятельность и расспрос необходимо свести к минимуму, чтобы поддержать проявление замкнутого Детского эго-состояния.

По мере того, как клиент проходит психическую агонию утраты и опустошенности, терапевт играет все более активную роль в сдерживании чувств отчаяния. Терапевт должен выносить как интенсивный аффект клиента, так и собственные реакции контрпереноса. Регрессия приводит клиента и терапевта туда, «где царят психотические тревоги, которые необходимо исследовать, ранние опыты, которые необходимо раскрыть, и бредовые идеи, которые необходимо признать и изменить» (Little, 1990, стр. 83). (Литтл использует британский термин «психотические тревоги» в отношении попытки ребенка справиться с хаотической и неуправляемой ситуацией, ситуацией, которая подавляет сенсорное восприятие). Опыты регрессии позволяют человеку объяснить то, что не было ему доступно, поскольку в присутствии другого человека он встречается с неизвестным и постигает смысл данных событий. Клиент и нуждается в опыте регрессии и отношений, и страшится его. Однако работа с регрессией как «регрессией в отношениях» стимулирует осознание и рост чувства бытия личности. Когда-то созданная как закрытая система, личность начинает медленно открываться внешнему миру.

Подстройка. Метод подстройки поддерживает развитие стержневого «Я», обеспечивая восприимчивость, необходимую для создания базовой цельности или базового единства. Эрскин и Траутманн (Erskine and Trautmann 1996) осмысляли подстройку как «двухкомпонентный процесс: Она начинается с эмпатии — то есть, восприимчивости и идентификации с ощущениями, потребностями или чувствами другого - и сообщения этого восприятия другому человеку... Это процесс общности и единства межличностного контакта» (стр. 320). Подстройку также делят на категории по степени отклика и взаимности, необходимых для «контакта во взаимоотношениях». Подстройка помогает усилить терапевтические отношения, поскольку она выступает в качестве внутреннего проводника терапевта в ходе расспроса и объяснения значений опыта клиента. Когнитивная, аффективная, ритмическая подстройка и подстройка под уровень развития – основные категории, которые терапевт привносит в терапевтические отношения ради улучшения контакта (Erskine, Moursund, & Trautmann, 1999).

Подстройку также можно рассматривать в плане внутренних нарушений контакта на четырех уровнях: существования, значимости, решения проблем и «Я». В этом смысле, я выделила четыре компонента процесса подстройки: аффективный резонанс (отклик), внимательность, взаимность и открытость и участие.

Аффективный резонанс – способность к физическому отклику. Развитие «Я» описывалось Винникоттом (Winnicott, 1988) как движение от слияния младенца с окружением к укреплению телесного «Я» как единицы, зависимой от физической заботы, «пробуждению осознания» и узнаванию другого, и, наконец, к постепенному развитию социализации (стр. 8). Аффективный резонанс дает возможность звукам и движениям клиента быть воспринятыми и понятыми терапевтом. «Я слышу тебя» и «Я вижу тебя» - переданные вербально или невербально – подтверждают, что клиент существует, и усиливают его или ее телесное эго. Во многом подобно тому, как мать в диаде мать и дитя отзеркаливает своего ребенка, терапевт отражает переживания клиента, и, таким образом, контакт между клиентом и терапевтом становится моделью взаимоотношений. Мгновения тишины (Pine, 1985) или «покой в центре» (Little, 1981, стр. 125) также стимулируют развитие чувства телесной идентичности. В терапии укрепление телесного «Я» достигается при помощи физического присутствия терапевта и таких слов терапевта как: «Я здесь, с тобой. Ты здесь, со мной. Я знаю, что ты находишься в пространстве, которое мы создаем. Ты влияешь на меня». Для замкнутого и потерянного для себя и других человека это начало долгого процесса, в ходе которого «Я» может начать раскрываться.

Внимательность или внимание к настоящим и недавним обстоятельствам подразумевает заинтересованность и тщательный разбор терапевтом паттернов контакта и реакций на проявления жизненной природы клиента. Внимательность терапевта выражается в незамедлительности его/ее реакций, что Гантрип (Guntrip 1968/1995) называл «мгновенной отнесенностью» (стр. 312). Если этой мгновенности не будет, клиент может замкнуться в себе снова. Внимательное отношение терапевта к паттернам разобщенности клиента и его/ее попыткам воссоединиться, предоставляет информацию о том, когда можно инициировать контакт. Кроме того, терапевт должен следить за конкретными символами, которые использует клиент, чтобы можно было объяснить и понять архаический субъективный опыт. Вопросы терапевта о символическом мире клиента утверждают символику клиента в контексте отношений «клиент-терапевт» и в когнитивном плане трансформируют эти символы в абстрактное мышление. Направляемый терапевтом, клиент становится интерпретирующим субъектом (Ogden, 1990), способным к самостоятельному мышлению и интерпретации собственных символов. Так человек получает необходимый когнитивный опыт для выхода из фантазии и воображения в реальный мир.

Взаимность – другая важная составляющая в контакте со скрытым Я. Хан (Khan, 1989) описывал, «как клинический процесс постепенно вовлекает двоих людей во взаимность отношений, и, если все идет хорошо, со временем позволит им благосклонно проститься друг с другом в присутствии их разбуженных скрытых «Я»» (стр. 9). Взаимность нацелена на интерсубъективное поле, то есть, чувство двух людей, работающих вместе в общих, взаимных отношениях. Подобно матери, которая учит дитя регулировать сильные аффекты, подтверждая чувства ребенка, терапевт впитывает (через контрперенос) и принимает аффект за счет вовлеченности в опыт клиента. Таким образом, организация «Я» клиента происходит с помощью поддержки и содействия другого человека, который реагирует на потребности, желания и чувства в контексте общих событий. И клиент, и терапевт выигрывают от взаимности отношений.

Изучение того, как клиент в настоящий момент пытается удовлетворить свои потребности, проливает свет на защитные механизмы, созданные в отношении ранних объектов. Интерес терапевта к потребностям, желаниям и фантазиям клиента и размышление о них говорят о преданности терапевта и его ответственности за здоровье клиента, и помогают клиенту осознавать внутренние процессы. Внимательное отношение к провалам в отношениях и терапевтическим ошибкам указывают терапевту направление, где и когда устанавливать связь с клиентом. Кроме того, нарушения контакта снабжают и клиента информацией о том, как, когда и при каких обстоятельствах он или она изолируется от контакта.

Открытость и участие также являются важными элементами подстройки. Процессу открывается не только клиент, но и терапевт должен быть активным участником отношений, честных и чувствительных, уязвимых и открытых. Открытость укрепляется, когда мы берем ответственность за свои способности и ограничения и признаем критику. Участие терапевта в регулярной супервизии позволяет отслеживать ход лечения и способствует достижению результата – роста и клиента и терапевта.

Заключение

Нам еще не ясны все факторы, способствующие излечению психики или провоцирующие неудачи психотерапии. Однако можно выделить отдельные факторы, которые позволяют нам как терапевтам помогать клиентам расти и развиваться. Например, клиническая литература предоставляет документальные свидетельства того, что последовательные и надежные взаимоотношения с другим человеком обеспечивают организующий опыт, который стимулирует проявление «Я» клиента. Хаос «ломаной линии бытия» (Winnicott, 1988, стр. 135) уменьшается, когда клиент переживает опыт постоянства в отношениях с заботящимся и чутким другим человеком.

Мой клиент, художник, принес на сессию одну из своих скульптур. Снаружи были три куска глины, которые выглядели как кожа носорога. Он назвал их защитной стеной. Когда он снял внешнюю оболочку, на его ладони оказалось сердце – его разбитое сердце – которое он смог раскрыть в терапевтических отношениях. Работа в терапии с изоляцией, уходом, диссоциацией и стадиями развития, где произошла фиксация, позволила ему вновь обрести себя. Это показывает, что работа с диссоциированными частями шизоидной позиции сходна с работой с диссоциативным расстройством идентичности; для обоих состояний нужны фрагментированные, разделенные на части опыты.

Тайная цитадель, описываемая некоторыми клиентами как бункер или крепость, является адаптацией для выживания, компромиссом между изоляцией и преданностью отношениям. Выйти из этого убежища означает отказаться от знакомого образа жизни, это требует небывалой поддержки и поощрения. В процессе терапии отношения между клиентом и терапевтом подкрепляют этот опыт, по мере того, как клиент обнаруживает следующее: «Это и есть я, что я чувствую, во что я верю и что я делаю; это мое прошлое и место, откуда я; и это то, что мне нужно сделать сейчас, чтобы нести ответственность за себя и других». Для глубоко замкнутых клиентов «регрессия в отношениях» может предоставить безопасное окружение, в котором клиент и терапевт работают и живут вместе в безопасности в течение того времени, когда клиент проходит через основной опыт, требуемый для формирования стабильного самовосприятия. Как писал один клиент: «В моем уходе я могу чувствовать Вас [терапевта], и не ощущаю себя таким одиноким. Я узнаю и пойму это место, которое я создал давным-давно. Я не боюсь этого места или Вас так, как раньше. Я начинаю потихоньку выходить отсюда. Место, в котором я буду вместе с Вами, расширяется».

«Повторное рождение и повторный рост утраченного живого сердца личности…основная проблема» (Guntrip, 1968/1995, стр. 12). Шизоидные клиенты вверяют нам, терапевтам, сердце и душу, ту часть, которая цепляется за нить надежды (не важно, насколько она тонка), что жизнь может быть другой. Мы обязаны позволить каждому из них достучаться до наших сердец и душ в процессе того, как мы проводим терапевтическую работу, используя свою восприимчивость, интеллект и осознание, приглашая их скрытые, инкапсулированные «Я» присоединиться к нам в реальном мире.

БИБЛИОГРАФИЯ

• Arieti, S. (1974). Interpretation of schizophrenia. New York: Basic Books.
• Balint, M. (1968). The basic fault: Therapeutic aspects of regression. London: Tavistock.
• Barach, P. M. (1991). Multiple personality disorder as an attachment disorder. Dissociation, IV, 117-123.
• Berne, E. (1961). Transactional analysis in psychotherapy: A systematic individual and social psychiatry. New York: Grove Press.
• Bettleheim, B. (1967). The empty fortress: Infantile autism and the birth of the self. New York: The Free Press.
• Bowlby, J. (1958). The nature of the child’s tie to his mother. International Journal of Psycho- Analysis, 39, 350-373.
• Bowlby, J. (1969). Attachment. Vol 1 of Attachment and loss. New York: Basic Books.
• Bowlby, J. (1973). Separation: Anxiety and anger. Vol. 2 of Attachment and loss. New York: Basic Books.
• Bowlby, J. (1988). A secure base: Parent-child attachment and healthy human development. New York: Basic Books.
• Brazelton, T. B., & Barnard, K. E. (1990). Touch: The foundation of experience. Madison, CT: International Universities Press.
• Cassidy, J., & Shaver, P. R. (Eds.). (1999). Handbook of attachment: Theory, research, and clinical applications. New York: Guilford Press.
• Erskine, R. G. (1993). Inquiry, attunement, and involvement in the psychotherapy of dissociation. Transactional Analysis Journal, 23, 184-190.
• Erskine, R. G. (1997). Theories and methods of an integrative transactional analysis: A volume of selected articles. San Francisco: TA Press.
• Erskine, R. G., & Moursund, J. P. (1988). Integrative psychotherapy in action. Newbury Park, CA: Sage Publications.
• Erskine, R. G., Moursund, J. P., & Trautmann, R. L.(1999). Beyond empathy: A theory of contact-in-relationship. Philadelphia: Brunner/Mazel.
• Erskine, R. G., & Trautmann, R. L. (1996). Methods of integrative psychotherapy. Transactional Analysis Journal, 26, 316-328.
• Erskine, R. G., & Zalcman, M. J. (1979). The racket system: A model for racket analysis. Transactional Analysis Journal, 9, 51-59.
• Fairbairn, W. R. D. (1952). Psychoanalytic studies of the personality. London: Tavistock.
• Fraiberg, L. (Ed.). (1987). Selected writings of Selma Fraiberg. Columbus: Ohio State University Press.
• Guntrip, H. (1995). Schizoid phenomena, object relations and the self. Madison, CT: International Universities Press. (Original work published 1968)
• Hazell, J. (Ed.). (1994). Personal relations therapy: The collected papers of H. J. S. Guntrip. Northvale, NJ: Jason Aronson.
• Khan, M. M. R. (1974). The privacy of the self: Papers on psychoanalytic theory and technique. Madison, CT: International Universities Press.
• Khan, M. M. R. (1989). Hidden selves: Between theory and practice in psychoanalysis. London: Hogarth Press.
• Liotti, G. (1992). Disorganized/disoriented attachment in the etiology of dissociative disorders. Dissociation, V, 196-204.
• Little, M. I. (1981). Transference neurosis and transference psychosis: Toward basic unity. New York: Jason Aronson.
• Little, M. I. (1990). Psychotic anxieties and containment: A personal record of an analysis with Winnicott. Northvale, NJ: Jason Aronson.
• Marrone, M. (1998). Attachment and interaction. London: Jessica Kingsley Publishers.
• Ogden, T. H. (1990). The matrix of the mind: Object relations and the psychoanalytic dialogue. Northvale, NJ: Jason Aronson.
• Orange, D. M., Atwood, G. E., & Stolorow, R. D. (1997). Working intersubjectively: Contextualism in psychoanalytic practice. Hillsdale, NJ: The Analytic Press.
• Pine, F. (1985). Developmental theory and clinical process. New Haven: Yale University Press.
• Stern, D. N. (1985). The interpersonal world of the infant: A view from psychoanalysis and developmental psychology. New York: Basic Books.
• Tustin, F. (1986). Autistic barriers in neurotic patients. London: Karnac Books.
• Williams, D. (1993). Nobody nowhere. New York: Avon Books.
• Winnicott, D. W. (1958). The capacity to be alive. In D. W. Winnicott, The maturational process and the facilitating environment: Studies in the theory of emotional development (pp. 29-36). New York: International Universities Press.
• Winnicott, D. W. (1988). Human nature. New York: Schocken Books.

Выражается особая благодарность Ричарду Эрскину, Ph.D., за его лекции и обсуждения шизоидного процесса, участникам Семинара профессионального развития в Кенте за их поддержку и Робин Фрайер за ее редакторскую помощь.